«Бог не может посылать человеку страдания только для того, чтоб душа его страдала. Но сколько однако таких страданий, которых мы цели понимать не можем! На что в таком случае опереться? На мысль о Боге. Страдание от Него, следовательно дар Божий, - следовательно благо. «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте».

«Вообще болезнь сильно смиряет; Господь не оставляет без своих утешений, но так ясно видишь свое ничтожество и бессилие. Единственная защита против всех ужасов, окружающих нас, - верная любовь ко Христу и неотступное за Него держание».

Ельчанинов. А. Записи. М., 1992. С. 135.

«Как бы человек ни был праведен и чист, а есть в нем стихия греха, которая не может войти в Царство Небесное, которая должна сгореть; и вот грехи наши горят и сгорают нашими страданиями».

Ельчанинов. А. Записи. М., 1992. С. 14.

«Одно верно: Бог существует; все сотворил и всем управляет; все, что от Него происходит, есть благо, следственно и все, происходящее с нами, происходя от Бога должно быть благо, и благо не потому, что мы таким его признаем, а потому оно от Бога. Следственно - покорность без разбора, умствования и ропота».

«Беседа с Х. После операции рака, при непрерывных страшных болях («как будто собаки рвут и грызут»), при полной безнадежности положения и внутри и вовне, вот ее мысли: «мне кажется, я поняла, для чего Бог послал нам это несчастие: мы так погрязли в ежедневных мелочах, в мелкой злобе, раздражении, что Бог захотел встряхнуть нас. Как сейчас все изменилось, у всех открылись необыкновенные свойства души. Вчера со мною ночь провела Л.: что это была за ночь! А она была бесконечно ласкова, терпелива, все делала так тихо, так ловко. Да и все оказались такими добрыми внимательными». Вот и смысл страданий! Господь бесконечно жалеет нас, но что делать, если мы можем дать какие-то искры, кокой-то святой огонь, только когда нас поражают несчастья, катастрофы. В этом смысл войн, революций, болезней. Все это казалось гораздо многозначительнее вчера, в комнате умирающего человека, чем в этой бледной записи».

Ельчанинов. А. Записи. М., 1992. С. 16.

«Без страдания и внутренней скорби жизнь сия не может в тебе родиться. Чтоб приобресть сию сверхъестественную жизнь благодати, надлежит тебе очистить себя от греха и всякой недоблести, от самолюбия, своеволия, своедовольства и от всех беспорядочных вожделений плоти».

«Болезнь тела будет легче перенести, если ты поймешь, что в ней исцеление души. Тебя будет меньше беспокоить здоровье тела, если ты обратишь все свое попечение на сохранение здоровья души. Тебя страшит смерть тела, но смерть души должна ужасать больше. Ты боишься яда видимого, который несет гибель телу, но гораздо больше должна пугать тебя отрава, которая убивает душу».

«Я хотел заговорить о страдании человечества вообще, но лучше остановимся на страданиях одних детей. Это уменьшит размеры моей аргументации раз в десять, но лучше уж про одних детей. Тем не выгоднее для меня, разумеется. Но, во-первых, деток можно любить даже и в близи, даже и грязных, даже дурных лицом (мне, однако же, кажется, что детки никогда не бывают дурны лицом). Во-вторых, о больших я и потому еще говорить не буду, что, кроме того, что они отвратительны и любви не заслуживают, у них есть и возмездие: они съели яблоко и познали добро и зло и стали «яко бози». Продолжают и теперь есть его. Но деточки ничего не съели и пока еще ни в чем не виноваты. Любишь деток, Алеша? Знаю, что любишь, и тебе будет понятно, для чего я про них хочу теперь говорить. Если они на земле тоже ужасно страдают, то уж конечно, за отцов своих, наказаны за отцов своих, съевших яблоко, - но ведь это рассуждение из другого мира, сердцу же человеческому здесь на земле непонятное. Нельзя страдать неповинному за другого, да еще такому неповинному! Подивись на меня, Алеша, я тоже ужасно люблю деточек...

Это было в самое мрачное время крепостного права, еще в начале столетия, и да здравствует освободитель народа! Был тогда в начале столетия один генерал, генерал со связями большими и богатейший помещик, но из таких (правда, и тогда уже, кажется немногих), которые, удаляясь на покой со службы, чуть-чуть не бывали уверены, что выслужили себе право на жизнь и смерть своих подданных. Такие тогда бывали. Ну вот живет генерал в своем поместье в две тысячи душ, чванится, третирует мелких соседей как приживальщиков и шутов своих. Псарня с сотнями собак и чуть не сотня псарей, все в мундирах, все на конях. И вот дворовый мальчик, маленький мальчик, всего восьми лет, пустил как-то играя, камнем и зашиб ногу любимой генеральской гончей. «Почему собака моя любимая охромела?» Докладывают ему, что вот дескать, этот самый мальчик камнем в нее пустил и ногу ей зашиб. «А, это ты, - оглядел его генерал, -взять его!» Взяли его, взяли у матери, всю ночь просидел в кутузке, наутро чем свет выезжает генерал во всем параде на охоту, сел на коня, кругом него приживальщики, собаки, псари, ловчие, все на конях. Вокруг собрана дворня для назидания, а впереди всех мать виновного мальчика. Выводят мальчика из кутузки. Мрачный, холодный, туманный осенний день, знатный для охоты. Мальчика генерал велит раздеть, ребеночка раздевают всего донага, он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть... «Гони его!» - командует генерал. «Беги, беги!» - кричат ему псари, мальчик бежит... «Ату его!» - вопит генерал и бросает на него всю стаю борзых собак. Затравил в глазах матери, и псы растерзали ребенка в клочки!.. Генерала, кажется в опеку взяли. Ну... что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка!